Жемчужина Авиньона - Страница 40

— Может, ты и права, малышка, может, я и вправду изменился.

Катарина вгляделась в его лицо и нежно провела пальцами по небритой щеке.

— Но ты вернулся, рыцарь, которому я писала письма, с которым разговаривала по ночам в течение пяти лет, ты вернулся.

И прежде, чем он понял, что происходит, почувствовал, как мягкие губы коснулись его руки.

— Я так рада, пожалуйста, никогда больше не меняйся, Хью. На свете нет другого человека, который был бы мне так дорог.

Хью возблагодарил Господа за темноту, скрывшую слезы, выступившие на глазах. От волнения в горле стоял ком. Еще никто и никогда не говорил ему таких слов. Он многим был нужен, многие восхищались его мастерством воина, но такого ему не говорил никто и никогда. За суровым обликом мужественного бойца никто не замечал нежной и ранимой души, жаждущей любви. Кому он был по-настоящему дорог? Теренсу. Наверное, матери, хотя она умерла при родах, и Хью не знал ее. У него была невеста, Адель, но могла ли она когда-нибудь сказать ему такие слова? Нет, конечно же, нет.

Он закрыл глаза и глубоко вдохнул аромат нежной девичьей кожи, с трудом поднял веки и понял, что тонет в зеленой глубине ее глаз, теплых, нежных, доверчивых глаз, которые вполне могли бы принадлежать и ангелу. От ощущения близости Катарины все мысли об Адели разом вылетели у него из головы. Она была всем, чего он желал — потому, что была такой же, как он. Она ценила красоту мира, умела наслаждаться утренней росой и восхищаться красочными восходами и закатами.

Только благодаря ее письмам, он смог сохранить рассудок в кровавой бойне последних четырех лет. А кроме писем были воспоминания о ней — маленькой веселой девочке, ставшей для него единственным светом, к которому он стремился из тьмы чуждого жестокого мира, окружавшего его. Наконец, он понял правду. Он вернулся не к Адели, он вернулся к Катарине.

— Хью… — выдохнула она.

Он протянул руку и коснулся ее щеки, ощутив огрубевшими пальцами нежную шелковистую кожу. Обострившимся зрением он увидел, как бьется жилка на ее шее, и его захлестнула волна нежности. Не в силах совладать с собой, Хью припал губами к этой пульсирующей голубой ниточке с жадностью путника, изнывающего от жажды в пустыне. Аромат ее волос кружил ему голову.

— Катарина… — прошептал он, чувствуя, как при звуке этого имени тает лед, которым он пытался сковать свое сердце.

Вздохнув, она повернула к нему лицо, и губы их встретились. Хью забыл обо всем, он понял, что наступил, может быть, наиболее значительный момент в его жизни. Он прижимал ее хрупкое тело к себе, словно пытался оградить ее от всего, что могло бы причинить ей зло. Ему хотелось целовать ее снова и снова, забыться в ее объятиях, представляя, что кроме них двоих, в мире ничего больше не существует, но, собрав всю свою волю, он нежно отстранил ее, снова взглянул в доверчивые глаза и прижал ее голову к своей груди. Она лежала, прижавшись к нему, его доверчивая маленькая девочка, и он понял, что нет больше смысла лгать себе. Он любит Катарину! Любит так, как никто никогда и никого не любил. Но она не принадлежала ему. Не ему предстояло заботиться о ней! Не ему защищать ее! Не ему любить!

Хью прижимал ее к себе так крепко, что у него онемели руки.

— Пойдем, малышка, — сказал он, наконец. — Я отведу тебя в лагерь.

Катарине не хотелось уходить. В надежных руках Хью она чувствовала себя так спокойно. Она не могла бы сейчас сказать, что произошло между ними, чувствуя только, что это не может быть чем-то дурным. Она ждала этой заботы, защиты, нежности. Пусть у них осталось всего несколько дней, но того, что связывало их, теперь уже никто не сможет отнять. Сколько бы времени им ни оставалось провести вместе, оно будет принадлежать им и только им.

Катарина почувствовала, как руки Хью еще раз сжали ее, как будто он читал ее мысли. Наконец, он помог ей подняться.

— Но берег… я не могу взобраться на него.

— Не бойся, иди ко мне, — сказал Хью, улыбаясь.

Катарина протянула к нему руки, и Хью с легкостью вскинул ее на плечо.

— Братья всегда говорили, что во мне есть что-то от горного козла, хотя не знаю, что они имели в виду — мое упрямство или способность преодолеть любое препятствие, — Хью направился прямо к склону, и не прошло и минуты, как он опустил Катарину на землю пятнадцатью саженями выше того места, где они только что стояли.

— Попробовал бы ты проделать это в юбке, — сказала она.

— Да нет уж, спасибо, юбки я оставлю тебе, хотя интересно было бы взглянуть на тебя в штанах и тунике.

Катарина рассмеялась, а Хью обнял ее за плечи и повел к лагерю.

При их появлении сидящий на сложенном вчетверо шерстяном одеяле Аврил вскочил на ноги.

— Госпожа, слава Богу, вы невредимы, — воскликнул он, подбегая к ним. — А вы, господин Хью, не спешили отыскать ее. Я уж тут сидел и думал, что в скорости нам с моим маленьким пони придется отправиться спасать вас обоих.

Хью усмехнулся.

— А ты растешь не по дням, а по часам, парень. Что ж, спасибо тебе за помощь.

Аврил даже зарделся от гордости при словах Хью.

— А теперь, — продолжал Хью, — пора спать, до рассвета осталось не так уж много времени.

— И вот еще что, Аврил, — добавила Катарина, — пожалуйста, никому ни слова о сегодняшнем происшествии.

Аврил коротко кивнул и, не оборачиваясь, отправился спать.

Хью подвел Катарину к маленькой палатке.

— Вот что мы приготовили для тебя сегодня вечером, хотя, по-моему, в твоей ежевичной норе было уютнее.

— Здесь просто замечательно, — улыбнулась Катарина, — спасибо тебе, Хью.